1. Комментируемая статья нередко понимается в том смысле, что уголовно-процессуальный закон никогда не имеет обратной силы, т.е. не предполагает изменения путем применения норм нового закона правоотношений, а также их последствий, возникших в период действия закона прежнего; и новый закон обладает так называемым немедленным действием, когда он приводит к возникновению юридических последствий только в связи с теми фактами, которые возникли после его вступления в действие. Однако необходимо признать, что формулировка ком. статьи допускает и прямо противоположное буквальное толкование, не исключая производства заново процессуальных актов, совершенных по прежнему закону, но противоречащих требованиям нового закона, действующего в момент производства процессуальных действий или принятия решений. При этом важно подчеркнуть, что подобная интерпретация данной темпоральной нормы применяется в судебной практике, в том числе Верховного Суда РФ.Например, Определением Военной коллегии Верховного Суда РФ от 25.01.1994 из материалов уголовного дела по обвинению членов ГКЧП были исключены как недопустимые доказательства протоколы допросов подсудимых, произведенных в 1991 г. По мнению суда, неучастие защитников в ходе допросов подозреваемых явилось нарушением их права на защиту, делающим юридически ничтожными протоколы полученных допросов <1>. Другими словами, новый закон, действовавший на момент принятия решения судом, иначе урегулировал вступление в уголовное дело защитника, и Военная коллегия придала этому закону обратную силу, признав ранее собранные без участия защитника доказательства недопустимыми. Вместе с тем в другом своем решении Президиум Верховного Суда РФ, напротив, признал допустимым протокол осмотра места происшествия, в котором участвовали несовершеннолетние понятые, так как на момент производства осмотра действовала ст. 135 УПК РСФСР 1960 г., которая не содержала запрета участия таких лиц в качестве понятых <2>. Это решение можно интерпретировать в том смысле, что Верховный Суд РФ придал перспективную силу старому закону, применявшемуся в момент проведения следственного действия. Однако подобный подход также имеет уязвимую сторону, ибо упраздненные законодателем процессуальные нормы ни в коем случае не должны применяться <3>.-------------------------------- <1> См.: Российская юстиция. 1994. N 4. С. 52 - 53. <2> См.: Постановление Президиума Верховного Суда РФ от 21.01.2004 // БВС РФ. 2004. N 8.<3> См.: Фойницкий И.Я. Курс уголовного судопроизводства: В 2 т. 4-е изд. СПб., 1912. Т. I. С. 66 - 67.Представляется, что разрешить указанное противоречие можно, лишь признав, что вопрос о существовании объективного права следует отличать от вопроса о пределах существования субъективного процессуального права, ранее уже приобретенного участником процесса. Здесь было бы полезно вспомнить старую, ныне почти забытую, но общепринятую прежде концепцию, созданную Ф.К. Савиньи, развитую Ф. Лассалем и поддержанную И.Я. Фойницким. Согласно ей субъективные права, однажды приобретенные, по общему правилу сохраняют свою силу и после изменения условий их получения - по той простой причине, что приобретение права уже состоялось и на его существование не могут оказывать влияния новые обстоятельства и нормы, порождающие или устанавливающие иные условия для приобретения данного права <1>. Другими словами, если лицо уже получило право, то последнее сохраняет свое значение и при таком изменении законодательства, при котором трансформируются условия его приобретения вновь, ибо эти новые условия (гипотеза нормы) неприменимы к правам уже приобретенным. Собственно говоря, это означает, что "закон, ухудшающий положение лица, обратной силы не имеет". Как следует из статьи 54 (часть 1) Конституции РФ во взаимосвязи с ее статьями 18, 19 (части 1 и 2) и 55 (части 2 и 3), федеральный законодатель, осуществляя свои конституционные полномочия по введению в действие новых правовых норм и признанию утратившими юридическую силу прежних правовых норм, не вправе придавать обратную силу новым нормам, ухудшающим правовое положение обвиняемого, и неправомерно ограничивать субъективные процессуальные права, уже реализуемые в конкретных правоотношениях <2>. Правда, обычно данное правило дополняют словами "если иное не оговорено законом", что имеет явно позитивистский смысловой оттенок. Напротив, доктрина Лассаля-Савиньи делает попытку увести концепцию обратной силы закона из позитивистского русла, уточняя, когда законодатель получает естественное право "оговорить иное", т.е. упразднить субъективные права. Предполагается, что это может иметь место лишь в исключительных случаях: во-первых, когда государство решается вообще упразднить то или иное право либо, во-вторых, так радикально преобразует условия его функционирования, что меняется самая сущность этого права. При этом законодатель воздействует уже не на субъективные права отдельного индивида, но стесняет сами пределы его свободы в определении субъективных прав. Только при этих условиях все ранее возникшие правоотношения подчиняются новой норме, а права, ранее приобретенные, утрачиваются, т.е. ухудшающий закон все же получает обратную силу. Таким образом, предлагался дифференцированный подход к приданию закону обратной силы в зависимости от масштаба и глубины юридических преобразований. Однако подобный подход, пытаясь освободиться от уз позитивизма, тем не менее продолжает платить ему некоторую дань, ибо оставляет без ответа важный вопрос: попадает ли "в точку" законодатель, упраздняя новым законом то или иное право, т.е. сумеет ли он сам поступить достаточно обоснованно и правомерно?-------------------------------- <1> См.: Там же. 1996. С. 58 - 59.<2> См.: Постановление Конституционного Суда РФ от 19.04.2010 N 8-П // Вестник Конституционного Суда РФ. 2010. N 3.Вместе с тем, оставаясь в рамках юридического анализа, судить о легитимности поведения законодателя под углом зрения эффективности и целесообразности его действий некорректно, ибо нельзя выходить за пределы юридических дефиниций, вторгаясь в область политологии, экономики или социологии и пытаясь объяснять юридические следствия неюридическими причинами. Связующим звеном права с политикой, экономикой, социологией служит понятие правовой типологии, которое позволяет улавливать естественную связь права с этими внешними для него факторами, причем не выходя за рамки юридических категорий. Так, выделение типов процесса внутри наиболее крупного разделения порядков судопроизводства на состязательный и инквизиционный опосредованно отражает меру их связи с либерально-демократическим и деспотическим типами политических режимов. Понятие состязательного типа уголовного процесса выражается через институты равенства сторон, независимого и беспристрастного суда, презумпции невиновности, непосредственности исследования доказательств, свободы оценки доказательств, устности и гласности судопроизводства. Инструментом выявления типологической сущности правовых явлений служит понятие правового института, под которым обычно понимают обособленную группу юридических норм, регулирующих однородные общественные отношения и входящих в соответствующую отрасль права. Основным свойством понятия правового института является его системный характер, в силу которого изъятие из соответствующей отраслевой системы любого из естественно составляющих ее правовых институтов либо их типологическое перерождение неизбежно меняют и типологическую принадлежность данной отрасли права, а значит, опосредованно и ее метаправовую, социально-политическую сущность. И напротив, сохранение должных институтов при прочих изменениях правового содержания не угрожает типологической чистоте отрасли. Таким образом, появляется возможность для корректного суждения о социально-политической сущности и силе актов законотворчества, остающегося в пределах юридических представлений. Из этого следует, что для прекращения субъективного права вследствие изменения законодательства должно иметь место не просто упразднение отдельного объективного права, но и типологически мотивированные отказ либо решительное преобразование всего правового института, который включал в себя данное право. Если же правовой институт в целом устоял, то отмена законодателем отдельного права или полномочия имеет значение лишь на будущее, т.е. новый закон не имеет обратной силы, а обладает только немедленным действием. При этом сохранение, ликвидация или трансформация правового института важны не сами по себе, а лишь как индикатор состояния типологической сущности права. Только изменение последней может оправдать прекращение и благоприобретенных субъективных, в том числе процессуальных, прав. Так, в одном из упоминавшихся выше случаев изменение новым законом требования к возрасту понятых, принимавших участие в следственном действии, не означает еще ликвидации самого института следственных действий, а главное, не меняет типологическую оценку уголовного процесса. Поэтому приобретенное стороной уголовного преследования по старому закону субъективное право проводить предъявление для опознания с понятыми, еще не достигшими совершеннолетия, сохранилось за ней и после введения в действие закона, который предусматривал такое участие, а полученные при этом доказательства будут считаться допустимыми. В этом смысле положение этой стороны не могло быть ухудшено новым законом. С другой стороны, допуск новым законом защитника к участию в первом допросе подозреваемого во многом восстанавливает на предварительном расследовании равенство сторон, а значит, существенно сдвигает индекс развития процесса в сторону от инквизиционного к состязательному типу. Таким образом, можно сделать вывод, что Верховный Суд РФ в приведенном ранее примере (дело ГКЧП) принял абсолютно правильное решение, признав недопустимыми показания подозреваемых, полученные согласно прежнему закону, без участия защитника. Ранее приобретенное субъективное полномочие следователя осуществлять допрос без защитника не могло в этом случае сохраняться, так как изменилось само типологическое значение института допроса.